«На третий день боя я подорвался на противотанковой мине»: истории с фронта от азовца-QA, который выжил

Публикуем продолжение истории азовца и начинающего QA Руслана Романова, выжившего после подрыва на противотанковой мине — о страхах, самых тяжелых воспоминаниях, о ранении и месяцах ада на больничной койке.

Видел ужасные вещи, которые трудно осознать и понять

Я воевал с 25 февраля по 25 мая. И это совсем другая война — не такая, какой была с 2014 года. В эту войну русская начала добавлять, во-первых, баллистические ракеты, во-вторых, бесконечные авиаудары, артиллерию с калибрами 152+, 200+, дроны-камикадзе. Это серьезная игра. 8 лет до этого была как прелюдия… Но это хорошо, ведь у нас было время, чтобы подготовили войско, азовцев, которые пошли на полномасштабную войну. Нацкорпус, другие центры — это трансформация “Патриотов Украины”. Они предоставили нам новых людей, воспитанных по канонам азовцев, воинов.

На этой войне я видел ужасные вещи, которые трудно осознать и понять. Ты идешь по Киевской области в поисках еды, смотришь на разорванные трупы животных, людей, детей, и тебе не хочется ни есть, ни пить. Но продолжаешь искать. Ты проходишь через все это и заходишь в «АТБ» — в крыше дыра, сквозь нее падает снег. Внутри люди стоят и бухают. Ты молча проходишь мимо, чтобы что-то взять поесть, и у тебя такое впечатление, что ты в каком-то другом, сюрреалистическом измерении. На улице валяются трупы, а здесь люди стоят и квасят. Для меня это был шок.

Когда видишь своего собрата погибшего или раненого, это тоже очень тяжело. Но хуже новичкам: я принимал еще не обстрелянных пацанов на контрольно-наблюдательных пунктах взвода, когда были первые бои. Потом говорил медикам, что с ними делать, потому что человек просто в шоке.

Но самая адская ситуация была на востоке страны, куда я поехал после Киевщины. Больше всего запомнилось мое крайнее сражение. С моего направления никто не ожидал прорыва, но русская пошла на штурм. Трое суток бесконечно работала авиация, танки, пехота — с обеих сторон. Со стороны кацапов — еще и баллистические ракеты, артиллерия большого калибра.

Трое суток на нас сыпалось все, что возможно — мы не спали вообще. Но выстояли, хотя это было очень тяжело.

А еще мне было страшно, пожалуй, страшнее всего с начала войны. Когда только приехал на позиции, у меня как командира взвода было два дня на то, чтобы все подготовить, опросить всех людей, понять, где  нахожусь, где враг, что у него есть, какие могут быть прилеты. Надо понимать, как расставлять своих людей. Мне подкидывают еще полвзвода минометчиков (это кроме моего взвода) и я становлюсь условно командиром роты. И тут понимаю, что у меня начинается ступор. Вся ответственность за каждого из этих людей возлагается на меня.

Я собрал себя в кучу, попросил, чтобы люди распределились на свои места, и начал руководить этим парадом. Параллельно искал снабжение и оружие — как домовой, все в хатку, своим. За время боя нашел противотанковые средства поражения, ПЗРК — противовоздушные системы обороны, также стрелковое оружие, боекомплект, патроны, и все это отправлял на наши позиции. Понимал, что должен сделать все для собратьев как командир, ответственный за это направление.

Тогда у нас начинался танковый прорыв, и мне пришлось все это остановить. Целью было не дать захватить высоту, на которой мы находились. За эти трое суток мы дважды отступали, но все равно дали врагу лещей, да еще и продвинулись вперед. Именно так, в бою, я научился корректировать танки, артиллерию и авиацию. Не было времени переживать, что не знаю, как это делать — просто делал. Это как в песне: для нас закон наивысший — приказ.

На третий день боя подорвался на противотанковой мине

Сейчас я ранен, потому что на третий день боя подорвался на противотанковой мине М62 (около семи килограммов тротила). Она разорвалась у меня прямо под колесом, когда мы с ребятами поехали на командирскую разведку, чтобы заводить свой взвод на позиции. Едем, я сканирую все, что есть на местности, чтобы было видение полной картины, где кому как заходить. Сначала не туда свернули — я сказал водителю, что сбились с маршрута. Он говорит: «Да нет, нормально». Но я настаивал, что здесь ехать не надо, мы вернули назад, после чего произошел взрыв.

У нас шутки очень чернушные: мне постоянно говорили “ты когда-нибудь добегаешься”, и вот это произошло. Левую ногу покрошило от колена до кончиков пальцев, повреждена челюсть.

Когда пришел в себя, первое, что сказал: «Слушайте, а что мне говорить Военной службе правопорядка?». Я был в сознании до самой операции. Когда укололи морфин, говорю: “Дайте мне покурить, я сейчас встану и пойдем дальше воевать”. И уже серьезно хотел вставать.

Было ли больно? Еще бы! Два месяца – настоящий ад. Три-четыре месяца почти не спал: трое суток не сплю, потом выключаюсь на полтора-два часа и снова просыпаюсь. Зашита челюсть, переломана вся нога, в ней зашит металл, чтобы собрать кости на место и все правильно срослось. Скоро будет четвертая сложная операция — мне будут вставлять сустав, потому что его нет. Знаете, даже в больнице подшутить над побратимом — святое дело: «Ну что, если ты уже будешь руку отращивать?». А она ампутирована. У нас очень жесткая чернуха, но никто не обижается. Чтобы понимать такой юмор, нужно пожить в нашей среде.

Я на лечении уже пять месяцев. Хожу уже на двух ногах, но с канадским костылем и в ботинке. Восстановление идет четко, потому что я над этим работаю. Большое уважение и благодарность патронатной службе «Азова»: крошки работают 24/7 и когда мы на фронте, и когда здесь. Патронатная служба занимается семьями погибших, ранеными, теми, кто в плену, кто из плена вышел, перезахоронением. Это титанический пласт работы, выполняемый девушками. Они сидят на антидепрессантах, потому что без расстройств на такой работе невозможно.

Из командования в поддержку

С третьего дня после ранения я снова был на связи с волонтерами, со своими людьми со взвода, из роты — помогал в составе благотворительного проекта «Support Azov». ВСУ обеспечивают всего 1,5% наших потребностей, это почти ничто. Об остальном нужно договариваться, выпрашивать, вымаливать у людей. За пять месяцев нагнал пять автомобилей, один старлинк, три генератора, форму на весь взвод. Вот что такое дух «Азова»: несмотря ни на что, ты должен работать дальше. И я горжусь тем, что являюсь малой частицей этой семьи, которая может даже с ранением помогать.

Сапорт состоит из семи человек, пятеро из которых такие, как я, с серьезными ранениями. Только у кого-то рука, у кого-то голова. Каждый занимается своим, но работы очень много. Для того объема работы, лежащего на одном мне, сейчас необходимо около семи человек, чтобы была возможность делегировать. У меня мессенджер постоянно разрывается.

Сейчас крайне нужны гражданские люди, желающие и возможность заниматься обеспечением «Азова» в качестве волонтера. Чтобы стать частью нашей команды, пишите мне в Telegram , Facebook или LinkedIn. После собеседования мы будем понимать, чем ваш опыт и навыки могут помочь и где будете наиболее полезными.

Кроме того, мы занимаемся реализацией проекта для реабилитации и интеграции военных через волонтерские центры в каждой области. Почему это нужно? Из-за моих привычек военного люди думают, что я какой-то странный и мне постоянно что-то кажется. Хотя я и веду себя немного необычно, это не значит, что я из какой-то другой «касты». Война идет уже долго и будет продолжаться, людям нужно привыкнуть к микшированию гражданского и военного в одном обществе. Мы должны жить вместе, а не по отдельности.

Не надо думать, что гражданские — это какие-то «недолюди», тусующиеся в клубах, будто войны нет, а военные — это опасные типы, которые всех хотят перестрелять и поубивать. Война затянется, нам нужно коммуницировать уже сейчас, чтобы потом мы не делили общество на фракции, а были единственным монолитным организмом.

После войны

Что я буду делать, если мне, условно, завтра позвонят по телефону и скажут, что россия капитулировала, а Украина победила? Буду общаться со всеми нашими центрами, чтобы настраивать людей на то, что война закончилась, а работа еще нет. Давайте пока не разбегаться. Дождемся нашей окончательной победы в действии: на мой взгляд, это полностью переформатирование нашего общества, восстановление инфраструктуры по всем территориям Украины, когда они вернутся к нам.

Также победа – это установление адекватного понимания в обществе того, что власть у нас – это народ, и его слово есть закон. С избранниками народ должен постоянно общаться, и если представитель власти пойдет против народа и государства, чтобы этот человек должен отвечал за это.

После войны будет много работы: нужно искать и искоренять подпольные кацапские недоформования. То есть начнется несколько иная война.

Но главное – наше единство. Мы все должны работать вместе ради блага нашей Родины. У нас не должно быть Западной Украины, Центральной или Восточной. Рука не может жить отдельно от тела. Украина – одна. Не должно быть схидняков, западенцев, бандер и ватников. Этого разделения, навеянного русней, нужно избавляться — возможно, это дело не одного поколения.

Если не забегать так далеко, когда основные дела, связанные с освобождением и восстановлением страны, будут выполнены, то я вернусь в IT. Это то, чем я хотел бы заниматься, и Softserve готов принять меня после войны. Пока я такой же тестировщик, только не программного обеспечения, а этнического. И кацапы — это баги.