«Я сделала этот выбор в 2014-м и снова делаю сейчас. Я остаюсь в Украине»: разработчица из Донецка о том, как жить, когда в твоем городе война уже 8 лет

Для большей части Украины война началась 24 февраля. Но на востоке война идет с 2014-го и есть люди, которые переживают сейчас эти события во второй раз. Но переживают по-другому.

У Полины Чупайленко — как раз такая история. Полина — фронтенд-разработчица из Донецка, которая в 2014 переехала во Львов, а год назад — в Киев.

В интервью для Highload Полина рассказала, каково было быть донецкой беженкой, почему забота о себе — одна из самых важных вещей и можно ли найти смысл в работе в разгар войны.

В Донецке успела закончить только первый курс

У меня непрофильное образование — я училась на международных отношениях и дипломатической службе. Первый курс закончила в Донецке, а в конце первого учебного года уехала во Львов.

В программирование пришла на четвертом курсе. Хотя первые шаги делала еще в школе — мне было интересно писать код на HTML, CSS, Delphi, делать лабораторные для подруг. Но на техническую специальность идти не решилась — учительница математики вбила мне в голову, что я «гуманитарий».

С этим, кстати, связана забавная история. Я тогда что-то не поняла в книге и попросила ее объяснить простыми словами, а на ее «ты гуманитарий» ответила: «Если человек знает свой предмет, он может на яблоках объяснить даже сложные теоремы». С тех пор она меня очень не любила 🙂

Учить международные отношения мне нравилось, но с работой не сложилось. И так как Львов — IT-столица Украины, то было неизбежно, что я однажды попала на IT-конференцию. Там я познакомилась с огромным количеством айтишников, которые тоже считали себя гуманитариями. Это стало для меня прорывом, я начала искать информацию и учиться, и вот уже пятый год я фронтендщик.

Спустя пять лет узнала, что у меня ПТСР

Сейчас я работаю в Grid Dynamics на контракте с Nike. Работала на Angular, но в текущей компании пробую React.

По уровню я сейчас мидл. Могла бы быть сеньором, но думаю, лучше развиваться медленнее и с заботой о себе. Потому что я часто вижу, что у программистов, которые сильно углублены в тему, проблемы с коммуникацией. А еще год назад, переехав в Киев, я узнала, что у меня ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство).

Львов — город с маленькими улочками, уютный, но совершенно не мой. Киев с его широкими проспектами подходит мне больше. Но именно в Киеве я заметила, как странно реагирую на салюты, на колонны машин — до панических атак. Так что я пошла к психотерапевту, она отправила меня к психиатру, и там мне поставили диагноз.

На самом деле ПТСР — это не только боязнь громких звуков. Мне тревожно, например, если кто-то рядом резко начинает махать рукой или бить мячом о пол. Это не лечится, эта особенность теперь со мной всегда, но теперь я ее знаю, принимаю и понимаю, как реагировать на дискомфорт. Например, можно просто попросить человека не махать рукой или использовать какие-то специальные практики, которые тебя успокаивают.

Так что я рада, что наконец пошла к психологу — доросла до этого финансово и морально. И не только я. У меня нет ни одного друга из Донецка, кто не пошел бы к психологу.

Момента «начала войны» на Донбассе не было — были странные вещи, которые никто не понимал

Я знала, что в этом году будет война, готовилась. Накупила запас еды на два месяца, газовый баллон, обеззараживающие воду таблетки. Я знала — но не верила. В полномасштабное вторжение точно не верила. Наверно, это была стадия отрицания. Хотя представляла себе плюс-минус сценарий развития событий. Но реальность всегда отличается от сценария.

Во-первых, перед Новым годом я получила травму ноги, и на момент начала войны она у меня не сгибалась. Поэтому в первый же день, когда мы с парнем хотели спуститься в метро, мы поняли, что делать так каждый раз, как включится тревога, будет сложно. Так что я приняла решение выехать из Киева во Львов. Сейчас собираюсь возвращаться.

Во-вторых, война на Донбассе и полномасштабное вторжение — все-таки разные вещи.

Когда началась война на Донбассе, мне было 16 лет и я была первокурсницей университета. Но момента «начала войны» как такового не было. Были какие-то странные, дикие вещи, которые никто не понимал.

Например, тогда были митинги на Майдане за Украину. В Донецке они тоже были. Но люди из Киева (в соцсетях, например), задавали нам вопросы: «А почему вы молчите?»

Потом наступило затишье. Из города никто не выезжал, но все сидели по домам. Тишина была очень подозрительная и напряженная. В один день, в мае, я шла от репетитора на митинг, немного опаздывая. Я шла в наушниках и вдруг сквозь музыку услышала перестрелку. Я подбежала ближе и увидела, что людей на митинге окружили россияне — стояли много российских автобусов, были слышны голоса людей на русском и с русским акцентом.

Позже мы узнали, как это произошло: они взломали страницу «ВКонтакте», где люди собирались на проукраинские митинги, и поменяли место встречи. Часть людей увидели это, часть — нет. На старое место пришли меньше людей, и их стало проще окружить.

После этого в городе стало появляться все больше и больше россиян в военной форме и российского транспорта. Затем начали появляться флаги, происходить перестрелки во дворах, бомбили аэропорт. Тогда я приняла решение уехать. Это было в начале июля.

То, что сейчас происходит в Херсоне — это повторение истории с Донецком

С тех пор я была в Донецке всего раз — на Новый год 2014/2015. Очень просили родители. Город очень изменился. Откуда-то появились флаги ДНР, в центре города тряслись окна от взрывов, наверху летали снаряды. Чтобы выехать из города, нужно было проехать четыре блокпоста. На одном из них в автобус зашел мужчина в военной форме, вывел всех девушек, произнес детскую считалочку и навел на меня дуло пистолета. В итоге — отпустил, но кто знает, что могло произойти.

А во Львове все было не так. Во Львове тогда для местных жителей никакой войны не было. Я и часть моих одногруппников были донецкими беженцами, людьми, которые падали на землю, если слышали какой-то хлопок — и на нас смотрели странно. Но нужно было продолжать жить, учиться в новом университете, куда удалось перевестись, подрабатывать. И следить за новостями.

Это был какой-то сюр: заглядывать в телефон и видеть там совсем другой мир, о котором никто во Львове как будто не знает. Притворяться, что ты не из Донецка, чтобы к тебе не цеплялись. Потому что цеплялись сильно. А мы ведь ни в чем не были виноваты — только в том, что родились ближе к границе с соседом-дебилом.

Сейчас все стало лучше. Люди начали понимать. Некоторые люди, которые в 2014-м относились ко мне с неприязнью, после 24 февраля 2022-го связывались со мной и извинялись за свое отношение. И я очень этому рада — что люди понимают. Потому что сюжет, который происходил в Донецке — когда глушили связь, показывали российские каналы, говорили, что нас все бросили, вводили рубль, делали фильтрацию — все это сейчас происходит в Херсоне.

Мне уже не страшно лишиться своих вещей, но в чем сейчас мой смысл — я не знаю

Мы переживаем войну во второй раз, и для меня и многих моих друзей из Донецка уже не так страшно лишиться своих вещей. Все можно купить и построить заново. И сейчас я ясно вижу, что самое важное — это то, что я вложила в себя. Этого никто не отнимет.

Но я не могу сказать, что в первый раз закалилась и теперь мне все нипочем. Я чувствую какую-то… аморфность, фрустрацию. Я не могу работать на полную, не способна что-то учить после работы, и даже те задачи, которые я закрываю — я будто не вижу в этом смысла.

Пытаясь разобраться с этими чувствами, я начала читать книгу Виктора Франкла «Человек в поисках смысла». Он пишет жестко, пишет о концлагерях, но доносит очень правильные мысли — о том, что нельзя мерить себя тем, что с тобой произошло, и нельзя меряться болью. Я никогда не узнаю, что переживают те, кто выехал из Украины или кто не выехал в безопасные регионы. А они не узнают, что переживаю я. Но боль у нас у всех одна. Потому что для каждого человека его боль — самая сильная.

Точно так же, как и боль, нас объединяет наш смысл, хотя он у каждого разный. Кто-то держится за любимого человека, кто-то — за дело всей жизни. И если у тебя есть смысл жизни, есть смысл в твоем страдании.

Какой у меня смысл? Если честно, я не знаю. Но я пытаюсь его найти, напоминая себе, что я делаю свой вклад. И пускай сайты, которые я разрабатываю, не спасают жизни и в сравнении с происходящим, возможно, глупые и неважные, но я так помогаю Украине экономически. Потому что казалось бы — сайтик с обувью, кому он нужен? Но так я могу платить налоги и донатить ЗСУ.

Так что, хотя у меня пока нет смысла, хотя я пока не могу прощупать свои новые ценности, у меня понемногу появляется желание. Работать, читать, пить кофе. Желание жить.

Но дается это сложно, потому что сложно увидеть будущее. Я не хочу ехать за границу. Путешествовать — да. Но жить я выбрала в Украине. Я приняла это решение в 2014 году и снова осознанно делаю это сейчас. Я остаюсь.